Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время Гражданской войны, когда Джеймс еще только обнаруживал в себе писательский талант, он писал, чтобы компенсировать свою неспособность воевать. Но в конце жизни он жаловался, что слова пред лицом подобной бесчеловечности бессильны. В интервью «Нью-Йорк Таймс» от 21 марта 1915 года Джеймс говорил: «В войну слова перевелись; они ослабли, истерлись, как автомобильные покрышки; за последние полгода больше, чем за предшествовавшие им долгие века, словами злоупотребляли и бросались, и, как многое другое, те лишились прежнего счастливого облика. Мы столкнулись с обесцениванием всех понятий, или, другими словами, с потерей красноречия в пользу словесной хромоты. Теперь остается лишь гадать, что за призраки будут ходить по земле, когда все это кончится».
Несмотря на отчаяние, Джеймс снова обратился к словам, но теперь сочинял не романы, а военные памфлеты, призывая Америку вступить в войну и не оставаться равнодушной к страданиям и ужасам, творившимся в Европе. Он также писал очень эмоциональные письма. В некоторых он выражал свой ужас от текущих событий, в других утешал друзей, лишившихся на войне сыновей и супругов.
Он постоянно чем-то себя занимал – навещал в госпиталях бельгийских, а потом и британских солдат, собирал деньги для бельгийских беженцев и раненых и писал военную пропаганду с осени 1914 до декабря 1915 года. Он принял пост почетного главы Американской волонтерской службы скорой помощи и вступил в Фонд помощи бельгийским беженцам в Челси. Для застенчивого писателя-отшельника, прежде проявлявшего активность и эмоции лишь на страницах своих романов, это был чрезвычайно деятельный период. Биограф Джеймса Леон Эдель впоследствии рассказывал: «…мир слишком часто обращался к нему за утешением, и порой желающих поплакаться у него на плече оказывалось так много, что ему приходилось от них защищаться». Навещая больницы, Джеймс сравнивал себя с Уитменом – тот во время Гражданской войны в США тоже навещал раненых. Он говорил, что «в дни, когда я прихожу и пытаюсь развлечь их беседой», он чувствует себя менее «пропащим и бессильным». Какой же ужас и одержимость двигали этим человеком, всю жизнь сторонившимся общественной деятельности? Что побудило его к активному участию в войне?
Одной из причин было кровопролитие, гибель множества совсем юных солдат, разрушения и хаос. Оплакивая урон, нанесенный человеческой цивилизации, Джеймс в то же время бесконечно восхищался простым мужеством, которое наблюдал и в молодых людях, отправившихся на войну, и в тех, кто остался в тылу. В сентябре он переехал в Лондон. «Я не глух, не слеп и хорошо осведомлен, – писал он, – но сердце болит у меня одного». Он призывал американского посла в Британии и прочих высокопоставленных американских чиновников вступить в войну, укорял их за нейтральность. Строчил памфлеты в защиту Британии и союзников.
В своих многочисленных письмах Джеймс не раз упоминал одно важное свойство – единственное, что человек может противопоставить бессмысленности войны. В отличие от многих, он осознавал, как сильно воздействует жестокость на эмоции и как уменьшают подобные события способность человека испытывать сочувствие. Подобная нечувствительность, говорил он, становится для человека способом выжить. Письма Джеймса, как и его романы, подчеркивают значимость важнейшего человеческого свойства – эмоциональности; он жалуется на «паралич своей способности делать что-либо, кроме как испытывать глубокие и сильные чувства».
Много лет спустя на розовой картотечной карточке, привезенной из-за океана в Вашингтон, я обнаружила две цитаты Джеймса, в которых он описывает отношение к войне. Я выписала их для Нассрин, но никогда их ей не показывала. На первой карточке было письмо Джеймса к Клэр Шеридан, подруге, чей муж – они были женаты совсем недолго – отправился на войну и погиб. «Я не могу призывать вас не роптать и не бунтовать, – писал он, – потому что сам могу навоображать себе всякого и за это дорого расплачиваюсь, и потому что не могу сказать вам – не чувствуйте. Нет, я призываю вас чувствовать, чувствовать всем сердцем, и даже если это почти убьет вас, жить можно только так, особенно когда живешь под таким ужасным давлением; только так можно чтить и прославлять тех выдающихся людей, что являются для нас гордостью и вдохновением». В письмах друзьям Джеймс снова и снова призывает их чувствовать. Чувства пробуждают эмпатию и напоминают, что жить стоит.
Одной из особенностей реакции Джеймса на войну было то, что его чувства и эмоции не были связаны с патриотизмом. Ведь его родная страна, Америка, не воевала. Британия, где он прожил сорок лет, вступила в войну, но за сорок лет он ни разу не обращался за британским гражданством. Теперь же он наконец это сделал. В июне 1915 года, за несколько месяцев до смерти Генри Джеймс стал британским подданным. В письме своему племяннику Гарри он сказал, что хочет, чтобы его гражданский статус соответствовал нравственному и физическому. «Если бы не война, я бы и жил себе дальше, воспринимая жизнь как нечто самое простое, легкое и даже приятное, но теперь обстоятельства радикально изменились».
У внезапной смены гражданства были и практические причины: из-за военного положения Джеймса отнесли в категорию «дружественных иностранцев», и на каждую поездку между Лондоном и его домом в Сассексе ему приходилось брать разрешение в полиции. Однако более важной и символичной причиной стало разочарование в решении США дистанцироваться от войны. В письме приятельнице Лилли Перри он писал, что «непосредственное присутствие Врага переворачивает мир с ног на голову, и странно, когда твоя собственная нация не делает ничего для тех, кто пытается жить с последствиями этого переворота».
Правда же в том, что Джеймс, как и многие великие писатели и художники, решил сам выбрать себе родину и национальность. Его настоящая родина, его дом существовали лишь в его воображении. «Черной и страшной представляется мне трагедия, сгущающаяся над миром, – писал он старой приятельнице Роде Броутон, – и мне бесконечно тошно, что я дожил до того дня, когда стал ее свидетелем. Мы с вами, лучшие люди своего поколения, не
- Как трудно оторваться от зеркал... - Ирина Николаевна Полянская - Русская классическая проза
- Агитатор Единой России: вопросы ответы - Издательство Европа - Прочая документальная литература
- Скитания - Юрий Витальевич Мамлеев - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Дороги веков - Андрей Никитин - Прочая документальная литература
- Черта оседлости - Дмитрий Ланев - Русская классическая проза
- Доктор Хаус (House, M.D.). Жгут! - Эдуард Мхом - Прочая документальная литература
- Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд - Русская классическая проза
- Из ниоткуда в никуда - Виктор Ермолин - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Черный торт - Шармейн Уилкерсон - Русская классическая проза
- Бесконечная лестница - Алексей Александрович Сапачев - Короткие любовные романы / Русская классическая проза